Л. Терлицкий
Из цикла «Настоящие истории»
РЯДОВОЙ ПЕХОТЫ
В эти дни я часто ловлю себя на мысли, что мне хочется сказать хорошие слова каждому еще живущему ветерану той страшной войны, 60-летие Великой Победы в которой столь неуклюже готовится отметить Москва. Это уходящее поколение моего отца, тех, кому в 1945-м было 20, а сейчас – страшно подумать – уже за 80. Наверное, для большинства из них это последняя круглая годовщина Победы.
Не знаю, как другие 55-летние, а я провел значительную часть детства, слушая рассказы отца о войне. Наверное, ему хотелось выговориться и уж, конечно, было, что сказать. Его фронтовые истории были наполнены подробостями, вплоть до запахов, и их вполне хватит на роман, который я когда-нибудь напишу, если Всевышний отпустит времени и сил. А пока – лишь несколько абзацев.
В августе 1941-го, Натан Терлицкий, первая флейта в симфоническом оркестре Госкомитета по радиовещанию СССР, оставил свою работу, которая обеспечивала “броню” от военной службы, и записался добровольцем в армию. Был ему тогда 31 год, так что решение это, надо полагать, было вполне осознанным выбором взрослого человека.
Из музыканта с консерваторским образованием решили сделать офицера и послали в Рязанское пехотное училище, но уже через месяц всех курсантов - 300 человек - отправили рядовыми на фронт затыкать дыры в обороне. Выдали им, соколикам, по трехлинейке и по две гранаты и приказали защищать Москву от немецких танков. Они полегли почти все - к декабрю 1941-го, после боев на волоколамском направлении из трехсот курсантов в живых осталось пятеро - но врага в столицу не пустили.
А дальше было еще три с половиной года жестокой войны. Отступлений и наступлений, артобстрелов, ночных и дневных атак, рукопашных схваток, полевых лазаретов, холода и голода, крови и смерти. В почетном воинском звании рядового пехоты отец мерз в окопах под Ленинградом в первую блокадную зиму, дрался в аду передней линии обороны Сталинграда, участвовал в битве на Курской дуге, освобождал украинский городок Бершадь к югу от Винницы, в котором он родился и в котором тогда еще жила его мать - моя бабушка, переживашая оккупацию только потому, что в городке стояли не немецкие, а румынские войска. Потом он воевал в Венгрии, где чуть не погиб у города с непроизносимым названием Секешфехервар, и закончил войну в Вене гвардии младшим лейтенантом.
Будучи еще школьником, я как-то раз специально измерил на географической карте расстояние между Сталинградом и Веной - это по прямой почти три тысячи километров. Отец прошел эти и много сотен других километров пешком, поскольку пехота в той войне передвигалась, в основном, на своих двоих.
Несколько раз он был ранен, но вернулся домой в октябре 1945-го живым, в боевых орденах и медалях от горла до пупа, с полуседой головой, но при всех положенных человеку конечностях и других частях тела. Отец потом не раз говорил: «Я меченый, это Он меня сохранил». И смотрел куда-то вверх...
Отца уже давно нет среди живых, но я помню все, что он рассказывал, как если бы это случилось со мной.
Война пахла гарью пожарищ, порохом, солдатским потом и гниющими ранами. Кормили на фронте черными сухарями, перловой кашей и американской помощью – тушенкой, яичным порошком и топленым салом-лардом. За все годы войны он ни разу ничем не заболел, даже насморка не схватил. Это при том, что спать приходилось на голой земле, на снегу или в сырых землянках, а баня была редким праздником...
В рассказах отца не было имен маршалов и генералов и названий войсковых операций. Его картина войны – это вид из окопчика-«могилки», которую отрывал себе пехотинец, чтобы хоть куда-нибудь укрыться от вражеского огня. А потом – «наркомовские» 100 грамм спирта-ректификата на пустой желудок и - вперед, отбивать у немцев очередную деревню, высотку или железнодорожный узел...
- Пап, а ты много фашистов убил? - спрашивал я
- Не знаю, я не считал...
Он ни разу не рассказал мне историю какого-либо убийства,,,
- А тебе было страшно?
- Конечно, было.
- А когда было страшнее всего?
- Наверное, в Сталинграде... Нас тогда бомбили каждый день, с рассвета до заката. Утром прилетит эскадрилья юнкерсов, отбомбится и летит обратно, на прифронтовой аэродром, на заправку. В это время прилетает другая эскадрилья. И такая вот карусель – неделю без остановки... Я на третий день перестал прятаться. Перевернулся на спину и смотрел, как от самолетов отделяются маленькие черные точки. Ну, думаю, эта, наверняка, моя... А потом меня вызвали к командиру, а когда я вернулся, то на месте моей «могилки» - воронка от двухсоткилограммовой бомбы... А еще было страшно, когда я ногу держал.
- Это как?
- В окружении, под Лениградом. Один из наших обморозился, началась гангрена. Ни медикаментов, ни врачей. Ну и отпилили ему ногу простой пилой-ножевкой, чтобы не умер. А я ее держал, пока пилили...
Наверное, поэтому для меня та война намного больше, чем просто еще одно значительное историческое событие, о котором все знают из книг и кинофильмов. Я всегда остро чувствовал ее гигантские масштабы и понимал, какую огромную, страшную цену в человеческих жизнях и страданиях пришлось заплатить поколению моего отца за то, чтобы мое, послевоенное, поколение появилось на свет.
Некоторые историки сейчас описывают ту войну как схватку двух монстров, Гитлера и Сталина, за господство в Европе. Во многом так оно, наверное, и было, но мой отец и миллионы его товарищей по оружию стояли насмерть против пришедшего на их землю лютого врага, защищая свой дом, своих любимых. Поэтому их нельзя было сломить. Поэтому они и победили.
Вот и хочется мне низко поклониться поколению, которое победило фашизм, сказать им самые добрые и теплые слова, которые только можно придумать.
А тем, кого уж нет – светлая память и немеркнущая слава!
* * *
Апрель 2005 г.